Базис
Ф.Белелюбский
завершился Переходный период жизни России
Из-за многолетнего засилья догматизма, из-за недостатка информации о жизни зарубежного мира и об иностранной науке (а также из-за неверной оценки полученной информации) общественная мысль России оказалась не готова ответить на вопрос: от какого наследства мы отказываемся и что приобретаем в очередной раз?
Самой распространенной характеристикой современного состояния социальной организации России являются формулировки — “переходный период от командно-административной системы к рынку”, осуществляется путем “реформ”, “экспериментов”, которые “случайно” привели к “кризису”
Данные термины почему-то с удовольствием употребляют все гуртом и левые, и правые. Они подставляют, впрочем, различное содержание в по сути дела символические выражения — “переходный период”, “реформы”, “эксперименты”, “кризис”. В том-то и ловушка: бессодержательность и возможность разноречивого толкования как раз и создает удобство употребления столь нечетких суждений (не терминов, не понятий, а именно — суждений). Они, ведь, не имеют сущностного содержания. Это — лишь функциональная эмпирическая констатация факта социальных перемен. И все!
А что на самом деле у нас происходит?
Официозные авторы (Е.Гайдар, Г.Попов, Т.Заславская, А.Улюкаев, В.Мау, Р.Рывкина) по-прежнему воркуют о грядущем перехода России к реальной демократии, к эффективному рынку, то есть к развитому капитализму западного типа. Однако в весь набор стереотипных фраз (“переходный период к рынку”, “реформы”, “эксперименты”, “кризис”) — суть слова-оборотни, слова-перевертыши. Они затуманивают, убаюкивают обыденное массовое сознание. Социальная роль данного подбора слов-сорняков есть подмена понятий, информационная завеса. Вместо уютных оборотов речи: “движение к рынку”, “к реформам” и “экспериментам”, “к преодолению кризиса” — происходит нечто противоположное их формальному смыслу. Происходит разгром социалистического строя во всех государственных образованиях, возникших на территории СССР. качественно новая система общественных отношений.
А хорошо организованный поток пустых слов надвигается на нас как ядовитые белесые облака хлорного газа, которые медленно надвигались на окопы в ту, первую, Великую войну. Нынче — такие же “облака”, не осязаемые, а виртуальные. И война идет не химическая, а информационная для маскировки возникающей у нас “без объявления войны” капиталистической формации (под псевдонимом — “рынок”).
На самом деле проводимые у нас преобразования вовсе не бессмысленные, а очень даже содержательные. Только не надо их называть “реформами” или “экспериментами”. И то, и другое завершилось в августе 1991 года. Началась социальная революция сверху (она же — “кризис”), то есть демонтаж прежних социальных связей и построение принципиально нового общества. Результативность современных преобразований в нашей стране не имеет аналогов в мировой истории. “Выстрел” по России оказался точечным, сверхметким. Нигде и никогда не происходило с такой скоростью и с таким тотальным размахом саморазрушение государственных, политических и общественных структур, как на территории СССР и стран Восточной Европы за последние десять лет. Становится все более очевидной невозможность изображения существа происходящих у нас процессов как “реформ”, как процесса улучшения или исправления изъянов прежнего строя. На самом деле произошло иное. Через десять лет завершилась социальная революция сверху (то есть организованный переход из одного системного состояния в другое). У нас возникло качественно иное общество, чем то, что существовало до 1991 года. Рухнул старый строй, существовавший 74 года. В историческом контексте нашей истории происходящую у нас социальную революцию точнее определять как контрреволюцию, ибо она направлена на разрушение общественного строя, созданного революцией 1917 года. Правильно отметил В.Т.Логинов на страницах "Правды пять" (23. 09. 1996): "Мы живем в новой России". Изменения — и внутренние, и внешние —действительно, очень велики. Только понять их с помощью привычных фраз и столь же обыденных способов их соединения — невозможно.
Выражение “социальная революция сверху” — обычное словоупотребление в трудах основоположников марксизма — К.Маркса и В.И.Ленина. В статье “роль насилия в истории” Ф.Энгельс, характеризуя расправу О.Бисмарка с противниками единства Германии и введение им всеобщего избирательного права, писал: “Короче говоря, это была полная революция, проведенная революционными средствами. Мы, разумеется, далеки от того, чтобы упрекать его за это. Напротив, мы упрекаем его в том, что он был только прусским революционером сверху, что он затеял целую революцию с таких позиций, с каких мог осуществить ее только наполовину” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 448—449; подробно см.: Агаев С.Л. “Революция сверху” и “революция Мэйдзи” // Вопросы философии. 1976, № 11).Однако абсолютизация и догматизация положения о решающей роли народных масс в истории и, вслед за ним, постулат об исчерпывающе решающей роли революционной инициативы снизу отодвинул понятие “социальная революция” на дальние “отмели”, “зыбуны” океана марксистской мысли. Иначе говоря — на периферию ловко, но не результативно организованной теоретической схемы 60-х — 70-х годов. С.Л.Агаев стремился объяснить и преобразования в Японии (“революция Мэйдзи”), и реформы Реза-шаха в Иране, используя понятие “социальной революции”, организованной именно правящим классом, построившим новые производственные отношения. Аналогичную попытку предпринял Н.Я.Эйдельман, характеризуя реформы Александра II в России (Наука и жизнь. 1988. №10—12; 1989. № 1—3). Но оба эти полета в сферу высокой теории существенного отклика не нашли и в групповом сознании “знатоков” исторического материализма, и в корпоративном мышлении историков.
Между тем, категория “революция сверху” имеет существенную объясняющую способность для оценки социальных перемен, происходящих на территории Советского Союза. Ведь у нас произошел не верхушечный переворот вроде отставки Н.С.Хрущева в 1964 г., не какое-то иберо-американское “пронунсиаменто” (вроде 197 военных переворотов в Боливии). Противники социализма не просто захватили власть, а смогли ее использовать, провести необходимые им изменения именно в базисе общества путем приватизации, “капитализации” социальных и производственных связей. В строго разрушительном смысле, в своей отрицающей ипостаси наши так называемые "реформы" достигли исключительного успеха. Иначе можно оценить достигнутые ими позитивные результаты.
Попробуем проследить основные черты “механизма” этой новой социальной революции. Оставим в стороне вопрос о том, что думали ее творцы. Они не только думали, но и лукавили (много, с размахом). Необходимым представляются прежде всего реальные закономерности происходящего, а не словесная эквилибристика “удачников”, тех, кто случайно оказался на гребне волны.
Структурообразующим, системоопределяющим фактором созидания новой России, возникновения в ней новой социально-экономической формации стал впервые в истории приобретенный ею статус неравноправного партнера в системе мирового капиталистического хозяйства.
Попробуем отвлечься от набивших оскомину слов и оглянуться по сторонам. Россия — далеко не первая страна, устремившаяся в "семью цивилизованных народов", то есть, попросту говоря, ставшая частью мирового рынка. М.А.Чешков построил своего рода "типовую схему", то есть нормативный порядок включения любого социума, любого общества в глобальную капиталистическую систему. Он выделил три этапа: 1) распад старых структур; 2) приспособление страны к глобальной реальности; 3) создание принципиальной социальной системы (органичной части "мирового сообщества", то есть всемирного капитализма) (Чешков М.А. Развивающийся мир и посттоталитарная Россия. М., 1994. С. 135—139). Попробуем приложить разработанную им схему к нашему личному и общественному опыту.
"Распад"? Уже есть. Не о чем говорить.
Приспособление (адаптация)? Есть, конечно. Все эти СП, АО (со скрытым и открытым иностранным участием), все они поворачивают свои лепестки, тычинки и пестики к лучам буржуазного Молоха и все тянутся “за бугор”, туда, где им кажется — теплее.
Развалить Советский Союз — совсем не простое и не каждому доступное занятие. Потому появляются, по определению Чешкова, "субъекты распада", "субъекты адаптации"— неординарные личности, взвалившие на себя столь тяжкое, но и доходное бремя.
Создание новой социальной системы? Конечно же. Ничтожество российского капитализма, оказывается, заложено по определению, проектом его опаздывающего созидания и потому догоняющего развития.
Нужно уяснить себе и требования, которые предъявляет "семья цивилизованных народов" к тем, кто набивается ей в новоявленные родственники. Еще в 1984 г., когда и перестройка не началась, Л.И.Рейснер писал: "Там, где преобладает или наиболее распространен международный капитал в своем универсальном качестве, имеющий в виде поля деятельности не локальное, а всемирное историческое пространство, на передний план выходит не функция концентрации, а диффузия накопления и замедление формирования буржуазных отношений" (Рейснер Л.И. Цивилизация и способ общения. М., 1993. С. 166). Вот чем, оказывается, занят международный капитал. Он замедляет развитие буржуазии в зоне зависимого капитализма, в его застойной, стагнационной сфере.
В.А.Красильщиков поставил поэтому не новый вопрос: “Нужен ли Западу капитализм в России как система, а не как уклад наряду с мелкотоварным огородничеством?”. На собственный риторический вопрос он ответил: “США и их союзники стараются сделать так, чтобы в России сложился зависимый, ущербный капитализм (или даже лучше “недокапитализм” — undercapitalism). не способный противостоять их интересам” (В.А.Красильщиков. Вдогонку за прошедшим веком. М., 1998. С. 240—241). В ответ хочется напомнить о том, как лидер китайских демократов Сунь Ятсен задавал точно такой же вопрос на 92 года раньше (в 1906 г.) и ответил на него так же как и В.А.Красильщиков: “Они (американские капиталисты. — Ф.Б.) не настолько глупы, чтобы совершить коммерческое самоубийство, помогая Китаю обрести собственную индустриальную мощь и стать независимым” (Сунь Ятсен. 1866—1986. К 120-летию со дня рождения. Сб. статей. М., 1987. С. 118). Но, если политика Запада по отношению к Китаю потерпела поражение (спустя 40 лет после заявления Сунь Ятсена), то по отношению к России точно такой курс имеет пока очевидный успех, катастрофический для нас.
Первоначальное капиталистическое накопление завершилось там, в капиталистической метрополии —- в США, Европе, Японии. Другого первоначального накопления — африканского, российского, азиатского — ей, метрополии, не надо. Конкуренты не нужны. Капитализм преобразует облик мира, но не по своему образу и подобию, а так, как ему это выгодно.
А выгодно ему новое глобальное разделение труда. Поэтому и многоукладность в зоне зависимого капитализма сложилась (определил В.В.Крылов) "не как результат естественной эволюции социально-экономической структуры местных обществ, а как деформированное отражение мирового капиталистического хозяйства во внутренней структуре стран Азии, Африки и Латинской Америки" (Развивающиеся страны: закономерности, тенденции, перспективы. М., 1974. С. 156).
Как показал К.Маркс в 24-й главе “Капитала”, буржуазия создает для себя стартовые условия, используя по преимуществу внеэкономические методы, осуществляя капиталонакопление из сфер обращения или распределения, но только не из производства. Россия стала в этом смысле последним резервом империализма. Дикий рынок у нас и есть хорошо организованный колониализм.
Ну какой же при таком повороте дела, закономерном, носящем глобальный характер, у нас может быть “реставрирован” капитализм? Именно такой, какой получили — посреднический (“компрадорский”), кособокий, кривоногий. И, ему, убогому, не нужен наш отечественный технический прогресс. “Семья цивилизованных народов” уже поставила ему, российскому капиталу, миску ароматного “чаппи” у своего крыльца.
Новые люди, новый мир не похожи на "школьный" капитализм. Вот и спорят: есть он или нет?
Все дело в том и состоит: Россия вернулась назад (в свой XIX век, даже XVIII век) в период первоначального накопления собственного капитализма. А по другой системе социально-исторических координат Россия одновременно переместилась в зону зависимого, периферийного развития, подчиненную интересам глобального организованного и противостоящего ей капитала. В этих регионах земного шара тоже торжествует буржуазия, но не в своей производительной ипостаси (не как субъект производственных отношений по К.Марксу), а в паразитической докапиталистической форме торгового и финансового капитала, предполагающей извлечение доходов из сферы обращения или распределения, а вовсе не из сферы производства. Продолжаются методы первоначального накопления, но уже не российского капитализма, а западного империализма. Обогащение за счет казнокрадства, продажи и перепродажи государственного (то есть общенародного) имущества, построение “финансовых пирамид”, обман вкладчиков, игра ни бирже дутыми ценностями и т.п. — все это было и раньше. Российская специфика лишь в огромных масштабах “экономики мыльных пузырей” (по выражению Линдона Ляруша), существенно обособившейся от всех производственных проблем.
С одной стороны, мне очень близки обдуманные годами убеждения: сначала — в невозможности утверждения западного образа жизни на отчей земле, а потом, после практический упражнений по "модернизации" Отечества, — в крахе нашей "аборигенной" рыночной утопии: приватизация разрушила производство; так и не сложилось у нас гражданское общество; рушатся системы управления, образования, науки, здравоохранения и культуры. Неужто эти бесцветные люди, безликая серая биомасса, плесень, какую нам навязывает телевизор, похожи на подлинных героев капитализма — каупервудов, ругон-маккаров, громовых, гордеевых, артамоновых, наконец? Ну, разве похожа наша действительность на "правильный", классический буржуазный строй, каким мы его запомнили из ученых книжек или, хотя бы, романов? Не состоялась реставрация капитализма в России. Но с другой стороны, жизнь-то изменилась. Как ее понять, новую Россию?
Наши учебники изображают
как бездну национального унижения те периоды в истории Турции, Ирана или Китая,
когда их финансовые системы переходили под контроль иностранцев. А разве не
таковы сегодня отношения России с Международным валютным фондом? Ритуал
контактов представителей нашей страны с различными международными организациями
(прежде всего МВФ и НАТО), к сожалению, начинает напоминать практику работы
муниципальных комиссий по делам несовершеннолетних. Той же цели подчинены
менторские поучения любимого правительством РФ советника — профессора Ричарда:
Лэйарда, который позволяет себе заявление, будто .процесс социального
расслоения в России остановился в 1995 г. (см. Общая газета, 1995, № 43, с. 6).
Какая же социально-экономическая формация утвердилась в России? Убедительный ответ дает концепция периферийной экономики, раскрывающая зависимый по отношению к империалистическому центру характер экономики "третьего мира". Надо напомнить о том, что, по мнению разработавших ее марксистов из Бразилии и Аргентины (Р.Пребиш, Т. Дос Сантос, Ф.Кардозо и др.), страны, входящие в эту зону, наделены таким комплексным сочетанием элементов развития и стагнации, что они “по определению” могут стать частью хоть “третьего мира”, хоть “второго мира”, но никогда не станут частью “первого мира”. Именно такая комбинация структурных элементов угрожающим образом складывается в нашей стране. Россия устремилась в зону зависимого капиталистического развития.
Особенно последовательно новое видение современного положения России представлено А.И.Неклессой: “Совершенно ясно, что Россия стала страной “третьего мира”. Вопрос только в том: к какой части “третьего мира” она принадлежит” (“Африка в изменяющемся мире”. М., 1996, с. 30).
Зависимость России от мирового хозяйства приобрела именно системный характер, приобрела ясно выраженные, повторяющиеся стабильные черты. Иностранные инвестиции в России, о которых мечтают наши СМИ, на самом деле лишь крошечным ручейком струятся в наше производство. И очень своеобразно: Подольский завод швейных машин покупает фирма “Зингер”; завод кинескопов в Воронеже скупает фирма “Филлипс”; завод вертолетов Милля скупает не больше не меньше фирма “Сикорский”; Пермский завод авиационных двигателей тоже скупает американский конкурент — фирма “Пратт энд Уитни”; западно-германский энергетический концерн “Симменс” (до 1917 г. его российское представительство возглавлял большевик Л.Б.Красин) теперь скупает акции АО “Калужский турбинный завод”; французская фирма покупает единственный в России завод огнеупоров в подмосковной Щербинке. Список можно продолжать до бесконечности. Отметим главное: скупка идет целевая, точечная. цель ее — устранение конкурентов, перехват технической информации. Другой поток агрессивных, захватнических инвестиций (пошире и поглубже, чем в сферу высоких технологий) направился в наш топливно-энергетический комплекс (Подробно см.: Хорев Б.С. Россию прибирают к рукам. М.: Палея. 1966; Маляров О.В. Преступление века остановит народ // Специальный выпуск журнала “...Изм”. 1966. № 1 (9). Таким образом получается: чем быстрее и бездумнее мы разрушим свой научно-технический потенциал и продадим недра за бесценок, тем жарче будут объятья “семьи цивилизованных народов”. И какие еще нужны аргументы для понимания характера степени включенности России в систему мирохозяйственных связей?
Еще информация для размышления: из зоны мирового финансового кризиса — “циклона” на нашу территорию залетело два финансовых “смерча”: 27—28 октября 1997 г. и 17 августа 1998 г. В первом случае государственные и частные организации России потеряли 29 млн. долл., из кармана налогоплательщиков ушло около 12 трлн. рублей (Попов А.К. Ключ к российской буржуазии // Альманах центра общественных наук, 1998, № 4, с. 11). “Принятые правительством меры — девальвация рубля, замораживание рынка ГКО-ОФЗ, введение 90-дневного моратория на выплаты российских банков по обязательствам нерезидентам — ударили по всем основным сегментам финансового рынка. В целом потери составили 120 млрд. долл., включая замороженный рынок ГКО-ОФЗ — 40 млрд. долл., задолженность российских банков нерезидентам — 20 млрд. долл., снижение курсовой стоимости акций — 69 млрд. долл.” (Л.Б.Резников. Об итогах реформы и антикризисно-реформационной альтернативе // Стратегия опережающего развития для России XXI века. М., 1999. Т. 2. Ч. 2. С. 3.). В расчете Л.Б.Резникова опечатка: сумма потерь не совпадает со слагаемыми: 120 или 129 млрд. — не ясно. Но вывод не меняется. Недаром в конце августа только в Москве закрылось 200 тыс. предприятий (“Сегодня”. 1999.28.05). Депутат Государственной Думы, доктор экономических наук И.М.Братищев имел полное право спросить: “Почему вдруг какой-то кризис в Юго-Восточной Азии, за двадцать тысяч километров от Москвы, повышает у нас цены в два раза?” (Экономическая газета. 1999, № 48—49. С. 3).
Однако внешние силы — лишь один из двух структурообразующих факторов нашей “социальной революции сверху”.
Второй ее источник — внутренний. Высшим слоям нашей администрации в конце 80-х годов надоело управлять общественной собственностью. Слуги народа решили из управляющих стать хозяевами вверенного им богатства. Перераспределение собственности приняло огромные размеры. Можно, к примеру, указать, что к январю 1992 г. сумма вкладов частных лиц и предприятий в Сбербанке равнялась 317 миллиардам рублей (Итоги. 1997. № 37. С. 16), превращенных в пыль “реформаторами”. Любой может подсчитать то, какому числу 20-миллиардных (в долларах) бюджетов Российской Федерации равен объем денежных средств, украденных у населения. Произошла огромная перекачка средств. И не единственная.
Да, мы перестали делать ракеты.
Да, мы больше не перекрываем Енисей.
Да, наш балет нынче разбежался по планете всей.
Да, мы вывели войска из более, чем десяти стран.
Да, мы перестали оказывать безвозмездную помощь половине мира.
Да, мы разрушили свой военно-промышленный комплекс.
Все это так! Но деньги-то куда делись?
Ведь нас убеждали в том, что только мы сбросим ярмо непосильных расходов, тогда заживем. Ярмо-то сбросили, а жить стало еще хуже (правда, не всем). В том-то и смысл социальной революции сверху.
Под ее давлением деформируется и социально-политическая система России. Из лекций отца Л.И. Рейснера, Игоря Михайловича, еще на студенческой скамье я твердо запомнил: колонизаторы сохраняли, культивировали деспотические, архаичные режимы (а тогда — в 50-х годах — кровавые диктатуры), взявшие на себя защиту интересов мирового капитализма — династии Каджаров (в Иране), Цин (в Китае), Оттоманов (в Турции), раджей и султанов (в Индии). Содержать посредников ("компрадоров") дешевле, чем размещать гарнизоны собственных войск. И сейчас выгоднее кормить марионеточных президентов, чем вводить хоть свои войска, хоть “голубые каски”. Но полностью марионеточный режим у нас не сложился. Отсюда и разговоры о монархии, диктатуре, бонапартизме, возрождении дворянства, казачества, купечества, “третьего сословия” (почившего в конце XVIII в.). Громкие крики (под лозунгом демократии!), призывают нас в средневековье с его сословно-корпоративной структурой, подальше от гражданского общества, к расколу того, что обустроено. И это — не просто демагогия, болтовня. В деятельности сословно-корпоративных структур участвуют многие тысячи наших сограждан. Более того, к этому типу социального движения присоединились даже профсоюзы. К примеру, профессиональные организации металлистов и текстильщиков внесли в свои уставы положение о пожизненном членстве в профсоюзах лиц, ушедших с производства по возрасту или состоянию здоровья. Тут уж камень в них трудно кинуть: люди спасаются от одиночества надеждой на корпоративную, на этот раз рабочую солидарность. Призывы к восстановлению сословия оказываются не игрой ума, не причудой, а объективным проявлением тенденций к архаизации нашего общества.
Дело вовсе не в карнавальных “новых дворянах”, “новых купцах”, “новом третьем сословии”. В России произошла огромная ренатурализация народного хозяйства. Разорвались связи между регионами, между городом и деревней. Разрушено рыночное пространство, созданное такой “плохой” советской властью.
Не произошло и "модернизации": не к цивилизованному рынку (где все продавцы в белых фартуках) мы пришли. А, наоборот, забрели в стародавнее диколесье, где водятся лешие и русалки. Там на неведомых дорожках господствует продуктообмен, бартер имени господина капитана Джеймса Кука. Оказывается Святой Георгий Победоносец не победил дракона, как изображено на миллионе монет или картинок, знакомых всем с малолетства. Нынче сволочь эта многоглавая выскочила из прогнившего, трухлявого бурелома, проросшего "зелененьким другом", и дыхнула зловонным огнем на нестройную дружину наших рублей. Вот они и валяются вповалку на неведомых дорожках, еле дышат. Куда ж рублям выполнять функции всеобщего эквивалента стоимости? Они не могут быть сейчас ни средством платежа, ни сокровищем.
И это — не все. Никакая статистика не учитывает убытков трудящихся, вынужденных торговать своей продукцией: часами, постельным бельем, посудой и тому подобным. Явочным порядком осуществляется теория господина Святослава Федорова — работник наконец-то становится хозяином продуктов своего труда. Это же найм не социалистический и не капиталистический, а прямо средневековый. Именно тогда на плечи работника возлагались косвенные расходы на хранение, перевозку и сбыт продуктов его труда.
Доведенный до кретинизации монетаризм привел к резкому сокращению денежной массы. Директор Института экономики РАН Л.И.Абалкин забил запоздалую тревогу: “В России коэффициент монетизации равен 12%, в развитых странах он колеблется между 60 и 90%, в Японии превышает 100%. Имея 12% денежной массы от ВВП, нельзя рассчитывать, что оборот денег в хозяйстве будет происходить нормально, что вовремя будут платиться налоги, не будет бартера и задержек зарплат и пенсий. Этого просто не может быть. Теперь о скорости обращения денег, которая в России составляет 8 раз в год. Нигде в мире такой скорости обращения денег нет. Это возможно в одном случае: если оборот денег в валютно-финансовом секторе происходит автономно от обращения денег в реальном секторе” (Абалкин Л.И. Экономическая безопасность России // Вестник Российской Академии наук. 1997. Т. 67. № 9. С. 775).
Вдобавок рухнул рынок труда. Что это за найм при капитализме, когда заработная плата не получена?
Россия явила миру невиданный тип работника, не получающего вознаграждения за свой труд, но работающего добросовестно. Такого не могли предвидеть ни Дэвид Рикардо, ни Адам Смит.
Получается так: нам впору бороться не столько с империализмом, но и с феодализмом (причем с феодализмом не по форме, а по содержанию), даже с работорговлей, с рабством. Получается: перед нами буржуазно-демократический этап революции. По завершению его перейдем к этапу социалистической революции.
Закономерности нашего вхождения в систему мирового капитализма в качестве именно неполноправного, зависимого партнера позволяют предсказывать демонтаж всех наукоемких, высокотехнологичных производств, разгром нашего регулярного (высшего и среднего) образования, системы социальной защиты и, в конечном счете, крах нашей традиционной цивилизации и культуры. Иными словами, происходящие у нас социально-экономические и социальные сдвиги, мнимые "реформы" закрепляют навечно наше убожество, нашу нищету. Оно не оставляет никаких надежд многотерпеливым народам нашей страны, если они не будут бороться за свои интересы и права.
Никакой "конвергенции"— совмещения положительных сторон и капитализма, и социализма — не произошло. Состоялся односторонний слом, разгром общественных отношений, господствовавших у нас до 1991 г. Ошиблись и Андрей Дмитриевич Сахаров, и великий сын народа коми, американский профессор Питирим Александрович Сорокин, разработавшие утопию "конвергенции". Жизнь оказалась страшней. Произошла "конвергенция" со знаком "минус": соединились худшие черты капитализма и социализма.
Надо иметь в виду еще один фактор, дополнительно усложняющий картину. Резкое изменение социально-экономических отношений приводит уже на наших глазах и к цивилизационному сдвигу, к коренным изменениям в культурной среде нашего обитания. Многие традиции и духовные возможности незападных стран разрушались в ходе вестернизации без замещения их западной культурой (Федотова В.Г. Модернизация “другой” Европы. М., 1977. С.54). По сути дела это положение дополняет более раннее высказывание А.С.Панарина: вестернизация реализуется в России в виде субкультуры досуга, а не труда (цит. по: Федотова В.Г. Указ. соч., с. 56). Трудно не заметить агрессию западной массовой культуры против нашей цивилизации. Но она-то вполне способна к сопереживанию элитарной культуре Запада. А вот Запад стремится повернуться к нам непременно профанной стороной.
Объектом колониальной эксплуатации становится интеллектуальный потенциал нашей страны. Это и есть наше основное богатство, не сравнимое ни с нефтью, ни с газом, ни с алмазами. Происходит расхищение наших открытий, наших изобретений и технологий, таких, каких не было никогда в Адене, в Боливии, в Заире.
Итак, "вторая заря российского капитализма" вовсе не тождественна "первой заре российского капитализма", не тождественна формационным характеристикам нашего общества рубежа XIX—XX веков. Поэтому не произошла на Руси реставрация капитализма в николаевском мундире, с орлами на парадных погонах и на пуговицах.
К нам пришел сейчас иной капитализм. Наша действительность продолжает изменяться. Но это — не "броуново движение", не какой-то непонятный хаос, а вполне логичный и предсказуемый процесс. Мы рухнули, неожиданно стремглав провалились как в овраг, прикрытый мелколесьем, в зону периферийного капитализма. Занятая ею часть планеты обычно именуется "третьим миром" (в отличие и от прежних "сверхдержав" США и СССР —"первого мира", и от развитых капиталистических стран —"второго мира"). "Третий мир"— самый большой, густонаселенный район земли — Латинская Америка, Африка, большая часть Азии. Его Александр Зиновьев называет "Не-Западом". Этот регион обречен на то, чтоб всегда остаться хоть "третьим", хоть "вторым", но никогда не "первым" миром. И мы туда, в "Не-Запад", в "третий мир" стремимся изо всех сил, срывая дыхание, пренебрегая жертвами (не образными — настоящими), воображая будто движемся на Запад.
Напомню. В 60 — 80-х годах советские экономисты провели несколько дискуссий о природе общественного строя стран “третьего мира” и пришли к выводу: “третий мир” — не переходное состояние, а особое формационное качество. Именно эту системную определенность придется взять за стартовое условие разработчикам стратегии развития России. Или им придется вернуться в донаучный период истории формирования образа будущего, пойти по пути инициации новых массовых социальных сновидений.
За 150 лет после выхода в свет “Манифеста Коммунистической партии” разработка стратегии и тактики левого движения стала общепризнанной регулярной (логической и, можно сказать — научной) процедурой. И всегда её первый исходный пункт —характеристика базового состояния изучаемого общества (как стало модно говорить — его “стартовой ситуации”). А вот в среде российских коммунистов доныне не сложилось определение базиса современного российского общества. Мы не готовы ответить на вопрос: “Какая же социально-экономическая формация утвердилась на просторах России?”
От ответа уйти каким-нибудь хитрым способом, замолчать проблему, отмахнуться от неё попросту невозможно, если мы искренне хотим принять внутреннюю логику марксизма.
А лозунги оппозиции практически весьма мало отражают новую реальность.
В нашей среде распространено представление о “криминальной революции”, восходящее к идее А.А.Зиновьева и С.С.Говорухина. Логическую, рациональную разработку этого убеждения осуществляет М.В.Байков. Но определение нашего правительства как “ворократии” подменяет сущностную характеристику общественного строя России нравственной оценкой, моральным отрицанием происходящего. Определение “ворократия” — меткое, броское, образное, — необходимо в агитационной работе. “Вор должен сидеть в тюрьме!”. Замечательно! Что же, нам достаточно будет посадить воров в тюрьму и поставить у власти честных капиталистов? Не получается ли из этой формулы так, будто у нас даже сохранился социализм, да вот беда: воры у власти. Посадим их, и заживём как следует, что ли?
Неверно. Немыслимо. У нас качественно изменились производственные отношения, произошел передел собственности вовсе не всегда “незаконный” в победившей у нас системе буржуазного права.
Еще более уязвим лозунг о свержении “сионистской диктатуры”. Мы, коммунисты, отрицаем все разновидности буржуазной идеологии, включая и сионизм. Но в этом лозунге тоже идеологическая ловушка: возможность уже не “нравственной” защиты русского капитализма, а утверждение его под лозунгом национальных интересов. В конце концов и Ельцин, поддаваясь давлению национальной буржуазии, может пойти на перехват лозунгов оппозиции и избавить правительство от “нерусских лиц”.
А мы, коммунисты, должны, что ли, голосовать ему в благодарность за третий срок президентства Бориса Николаевича? Тогда потребовать, что ли, создания государственных учреждений по проверке “чистоты крови”, как в фашистской Германии? Учитывая факт возникновения десятков миллионов смешанных браков в СССР — это абсолютно безнадежная затея. Дело не в этнической принадлежности носителей власти и экономического могущества. Капитал, как и преступление, национальности не имеет. Дело в том, кому сейчас принадлежат средства производства в нашей стране.
Оппозиция ставит вопрос о власти, смене политрежима. Власть, конечно, вещь полезная, но не пришла ли пора определить, зачем её брать, как использовать? Какие социальные цели должна достичь эта власть? К примеру, каковы задачи правительства народного доверия? Лозунг “смены курса реформ” — парадоксален. Это напоминает ситуацию, как если бы Сталин, узнав от разведки о плане “Барбаросса”, прислал бы Гитлеру предложения о его улучшении. А курс реформ сегодня — и есть нынешний план “Барбаросса”. Соответственно лишены смысла любые предложения о смене персоналий в правящей верхушке. Речь должна идти не о смене отдельных правящих лиц, даже не о власти, даже не о смене режима или курса реформ, а о принципиальном изменении производственных отношений, базиса нашего общественного строя. Формацию надо менять, а не режим, не курс.